Переплавка - Страница 29

— Спрашиваешь, что за ценности? Например, "права человека". Вот, например, чтобы у Клёнова было право убежать из дома и жить на улице.

— Да нафига мне такое право? — изумился Серёжка.

— Как это нафига. Дома тебя воспитывают?

— Конечно.

— Работать и учиться заставляют?

— Само собой.

— Наказывают?

— Ну… бывает… — засмущался Серёжка.

— Вот видишь. Значит, родители нарушают твои права и подавляют личность, не позволяя ей свободно развиться. Поэтому оппозиционеры выступают за то, чтобы оградить тебя от произвола родителей.

— Оградить?

— Именно, — кивнул Игорь. — Лучше всего учредить специальные детские суды, которые будут принимать решение, чтобы изъять тебя из семьи и отдать в интернат. Для твоего же блага. А для начала хотя бы объяснять детям, что у них есть право убегать из дома, а заставлять их вернуться в семью никто не вправе.

— А лопатой по рылу эти благодетели получить не бояться? — нехорошим голосом поинтересовался пионер. — А то я ведь могу…

Игорь не случайно выбрал этот именно пример применительно именно к Клёнову. Он знал, что родной дом и семья для мальчишки самое дорогое на свете после России. Правда, немного недооценил, насколько они для Серёжки дороги.

А для Серёжки Клёнова дом, семья и Россия сливались в одно единое и неразрывное целое. Огромную Русскую Империю, раскинувшуюся по Галактике на множестве планет и звёздных систем он так и воспринимал — как множество семей, где у каждого мальчишки и у каждой девчонки были родители. Если не родные (бывают в жизни всякие несчастные случаи), то приемные — родственники или близкие друзья настоящих родителей. Но в любом случае любящие и понимающие, но при этом одновременно строгие и требовательные. Потому что иначе было бы неправильно, а неправильно быть не должно.

Его и не было. Среди Серёжкиных друзей и приятелей никто бы не хотел оказаться от дома и жить на улице. Даже Гришка Комаров, которого отец по всякому поводу, а то и без повода воспитывал розгой.

Однажды, дело было ещё года три назад, Серёжка, забравшийся в поисках укатившегося винта за поленницу, а потому оставшийся незамеченным, слышал окончание разговора своего отца с Гришкиным, дядей Степаном.

— Ты, Михалыч, брось мне мозги сушить, — неприязненно горячился Степан. — Мой сын, мне его и воспитывать.

— Так я и говорю — воспитывай, — отец казался спокойным, но хорошо знавший его Серёжка по голосу сразу понял, что батя тоже на взводе. — Воспитывай, а не лупцуй задницу почем зря.

— А ты меня не учи, я-то взрослый уже. Мне лучше знать, как из парня человека сделать.

— Что-то не больно у тебя получается, если всякий раз за ним новую вину находишь…

— Значит, мало учу, коли вина находится.

— Мало? Да у него вся жопа в отметках о твоих уроках. А толку всё нет. Я тебе серьёзно говорю Степан — завязывай драть мальца без толку.

— А я тебе серьёзно говорю — завязывай меня учить, — судя по голосу, Комаров-старший рассердился уже всерьёз и очень сильно. — Закон мне дозволяет. Бил, бью и буду бить! Ясно? Потому как воспитываю. А на твои угрозы мне плевать!

— А я тебе, Степан, не угрожаю, а предупреждаю. И не только как сосед, но и как сельский староста. Общество мне доверие оказало, общество меня старостой выбрало для того, чтобы жизнь тут у нас была правильная: по закону и по совести. Потому и предупреждаю: охлони.

— Сказал тебе: плевать мне и точка!

— Точка — так точка. Только запомни, Степан: если ты плюнешь на общество, то оно утрется. А вот если общество на тебя плюнет — утонешь.

На том разговор и закончился. А спустя неделю в поселковом трактире Степан Комаров по пьяни крепко залетел. Вроде, ничего особенного и не было. Обычный мужской разговор на той грани, когда на соленую шутку можно обидеться, а можно просто рассмеяться и налить по новой. Обычно смеялись: все свои, все соседи, жили бок о бок долгие годы и судьба вроде как жить вместе всю оставшуюся жизнь, так чего ж в бутылку лезть из-за всякой ерунды. Но тут почему-то мужики на Комарова обиделись и от души намяли ему бока и поправили физиономию. Без членовредительства, но синяки с лица сошли не скоро.

Серёжка никогда не спрашивал отца об этом случае, он вообще не рассказывал никому, что слышал тот разговор, но иногда задумывался: была ли та драка случайной? Во всяком случае, Клёнова-старшего в тот вечер в трактире не было. Но Степан с тех пор присмирел, стал пороть Гришку с большим разбором, чему мальчишка был страшно рад.

Отец вообще порку не жаловал, своих порол в самых исключительных случаях, а в бытность сельским старостой никого к порке не приговорил, хотя по закону такие права имел: мелкие правонарушения в Русской Империи разбирались по месту совершения, там же и приводилось в исполнение наказание.

Это не значит, что Серёжке шалости с рук сходили. Наоборот, среди ровесников считалось, что у него отец строгий, порой даже через чур. Но наказанием обычно выступали дополнительные работы по хозяйству, которые у крестьянина всегда под рукой. В праве на прогулки и занятия в секциях отец сына не ограничивал, но только после выполнения "обязательной программы" трудотерапии. А если её падало столько, что хоть из кожи вылези, но раньше полуночи не закончишь (бывало с Серёжкой и такое), то все планы летели в тартарары. Так что иногда мальчишка даже завидовал товарищам, которые за аналогичный проступок получали свою порцию берёзовой каши и после этого с чувством искупленной вины могли заниматься своими делами, а он был вынужден "работать, как негр в Африке". Правда, чувство справедливости при этом всегда ехидно отмечало, кто именно "крепче запомнил урок", а ведь наказаниями родители хотели добиться именно такого результата.